Денис Кокорин

единоличный сайт

Мог (рассказ)

Детям, не пережившим девяностых годов, посвящается

Когда Марусе было пять лет, папа ушёл к Минским развалинам и не вернулся. Мама утверждала, что он их бросил, но Маруся не верила, ведь ей тогда приснился жуткий сон: будто прилёг папа на полянке, а над ним склонились четыре больших дядьки — противные, чернолицые, со злыми жёлтыми глазами. Сверкнули узкими зрачками, подхватили папу за руки и ноги и так спящего унесли куда-то. Маруся знала — это Мог его забрал. Папа рассказывал, что Мог это огромный страшный змей, который летает над городом и выдыхает вонючий дым, от которого люди чихают и умирают, а затем змей их съедает. Вот он и подослал тех дядек.

Маруся очень любила своего папу и гордилась им — сильным и смелым, со смешливым взглядом и колючей, как ёжик, светлой бородой. Перед сном или когда надолго уходил куда-нибудь, папа чмокал Марусю в щёчку, и ей сразу становилось тепло и спокойно. Иногда он на радостях брал её на руки, несколько раз подбрасывал невысоко, но всегда, конечно, ловил и снова крепко держал. А однажды папа спас её от большой серой собаки, которая выбежала неведомо откуда к Марусе, игравшей возле ручья недалеко от дома. Папа схватил ружьё и застрелил страшную собаку. После целую неделю всей семьёй ели её мясо. А папа сказал, что это волк.

Потом появился новый папа. Мама наказала Марусе звать его папа Володя. Папа Володя был рыжий и добрый, но когда напивался пьяный, гонял её и маму и даже кошку. Только бабушку не трогал, потому что та сразу заявила, что если он хоть пальцем к ней прикоснётся, то она подмешает ему в самогонку крысиную отраву, и папа Володя утром не проснётся. Папа Володя бабушку очень уважал, так как яд, который бабушка делала из лесных трав, ягод и ещё одной ей известных ингредиентов (Маруся быстро научилась выговаривать это необычное и красивое слово) зачем-то был нужен ему.

У Папы Володи был конь. Папа Володя часто уезжал на нём то на ярмарку, то куда-то ещё и привозил сладости и подарки. Так у Маруси появилась подруга — красивая кукла Катя. Маруся водилась с Катей целыми днями, а на ночь, укладывая спать, обязательно рассказывала ей сказку, прямо как папа — тот первый, настоящий папа. Маруся знала сказки про Колобка, про Емелю и волшебную щуку, про Царевну-лягушку, про курочку Рябу, а многие придумывала сама. Если Катя капризничала, то Марусе ничего не оставалось, как вспоминать историю про Мога и папу, которого тот сожрал. Катя в ужасе хлопала глазами и, конечно же, засыпала. Но Маруся знала, что та притворяется, будто спит, а на самом деле думает про Марусиного папу и злого Мога, ведь после этого уснуть долго не могла и сама Маруся.

Меньше, чем через год, родился у Маруси братишка — Ивашик. Тогда папа Володя надолго исчез, и Маруся уж подумала, что его тоже съел страшный Мог. Однако через некоторое время папа Володя вернулся — и не один, а с коровой! До того у них водились лишь куры да поросята, а теперь прибавилась и бурёнка, звали её Зорькой. Зорька была невелика, но молока давала много — хватало всем и даже оставалось на продажу. Маруся ходила с Катей и Зорькой на луг за деревней и проводила там целый день с утра до заката. Бабушка и мама обычно навещали их пару раз, иногда вместе с Ивашиком, которого тоже могли оставить ненадолго.

Ивашик был славный — с зелёными глазами, как у мамы, и смешным носом картошкой, как у папы Володи. Большую часть времени братец проводил в люльке, подвешенной на крюк под потолком. В ней, знала Маруся, когда была маленькая, спала и она. Когда Маруся оставалась с Ивашиком наедине, она брала Катю и подходила к люльке. Если Ивашик не спал, то с интересом разглядывал её, а Маруся отвечала взаимностью. Смотри, едва родился, а уже какой любопытный! Жаль, что совсем не похож на папу. У самой Маруси было «папино выражение лица» — так говорила бабушка, особенно когда Марусю клонило в сон.

Однажды к папе Володе приехал гость — дядя Нестор. Они сели за стол, открыли бутылку вина и разговаривали. Дядя Нестор поведал немало интересного. Особенно Марусе запомнилась история про гадкого Поляка. За Беловежской Пущей стоит большой замок, рассказывал дядя Нестор, а в замке том живёт Поляк — толстый мужик в жёлтом платье. У него гнилые зубы, нестриженные ногти и грязные волосы, а на ногах драные ботинки, пятки которых грызут какие-то немцы. Сидит Поляк в этом своём замке и никуда не выходит и моется редко, потому что у него под жопой сундук, а в сундуке богатства. Вот бы яд подобрать хороший, чтобы Поляка этим ядом незаметно напоить и сундук из-под него забрать.

— Как бы к нему только в гости напроситься? — задумался дядя Нестор и загадочно посмотрел на Марусю. — Говорят, он молодое мяско любит…

Дальше папа Володя с дядей Нестором стали о чём-то шушукаться, и мама увела Марусю в другую комнату. Эх! А Марусе страсть как было охота послушать ещё разных историй.

Дядя Нестор переночевал у них, а утром уехал на повозке, запряжённой тройкой каурых. А ещё чуть позже вдруг закричала мама, засуетился папа Володя — хватились Ивашика. Папа Володя прыгнул на коня и помчал следом за дядей Нестором. Вернулся глубокой ночью — взмыленный, уставший, в порванной рубахе, испачканной чем-то бурым. Маруся уже давно легла, но не могла уснуть — всё думала, куда подевался Ивашик — мама и бабушка говорили, что это дядя Нестор его украл. А что если не дядя Нестор, а опять Мог? Раз Мог сумел украсть и съесть папу, то Ивашика запросто бы похитил — он ведь совсем беспомощный.

Маруся подглядела из-под одеяла, как папа Володя обнял маму и разрыдался (это очень удивило Марусю, ведь она думала, что дяденьки не плачут — вот папа никогда не плакал, а папа Володя аж рыдает!). Затем они вместе с бабушкой вышли из дома, о чём-то долго разговаривали во дворе. Первой вернулась бабушка — она молча выставила на стол кружки и бутыль самогонки, налила себе. Папа Володя с мамой зашли позже — хмурые и подавленные, мама тихонько всхлипывала. Они тоже стали пить самогонку. Бабушка побыла немного с ними, а затем, заметив, что Маруся не спит, подсела к ней на краешек кровати и принялась гладить внучке волосы. А прямо под бок Марусе забралась кошка — и давай тыкаться головой да намурлыкивать сказку. Так Маруся, под бабушкину ласку, в обнимку с Катей и кошкой и заснула.

Назавтра и в последующие дни папа Володя ещё несколько раз куда-то уезжал, но всегда возвращался измотанный и мрачнее тучи, после чего много курил, глотал самогонку и ещё какую-то гадость, а потом буянил. Мама тоже стала курить и выпивать, чего раньше за ней не наблюдалось. Маруся пыталась с ней разговаривать, но та всегда целовала её и приговаривала, что всё хорошо. Бабушка отмалчивалась, и Маруся больше времени проводила с Катей и кошкой. Едва ударили морозы, папа Володя нещадно зарубил на мясо Зорьку. Её было очень жалко — Маруся плакала, упрашивала этого не делать, но всё тщетно. Молоко опять пришлось покупать или выменивать у соседей и на базаре. Зимой молока было мало, стоило оно дороже, но и требовалось его теперь немного, ведь Ивашика так и не нашли…

Однажды Маруся подслушала разговор папы Володи со знакомыми мужиками из соседней деревни. Оказалось, что папа Володя убил дядю Нестора и теперь ему нужен новый «наводчик». Мужики сказали ему, надо ехать в город — к какому-то Упырю, тот поможет и подскажет. Несколько дней папа Володя ходил задумчивый, затем поговорил с мамой и бабушкой, собрал вещи и уехал. На прощанье он подошёл к Марусе, сел на корточки прямо перед ней, посмотрел в глаза, а затем вдруг обнял и прижал к себе, словно родную дочь. Для Маруси это было полной неожиданностью, и она ещё долго глядела вслед папе Володе — до тех пор, пока не опустилась снежная взвесь, поднятая в воздух конскими копытами.

Много, очень много времени не было папы Володи — уж и зима кончилась, уж и солнышко греть стало веселее, и снег начал таять. Как-то добрым весенним утром в дверь постучали те же самые мужики, с которыми разговаривал папа Володя перед отъездом. Они рассказали маме и бабушке, что папа Володя до смерти избил кого-то по пьяни, его поймали «полисы», судили его и скоро казнят на главной площади города, но можно перекупить его, только нужна «хорошая взятка». Мама срочно собралась и поехала с ними. Вернулась она нескоро, через неделю, бледная и грустная. Рассказала, что папы Володи больше нет и что все сбережения, какие у неё были, пришлось отдать, и даже больше, но всё оказалось бесполезно.

Весна пронеслась одним днём, промелькнуло и лето. Без папы Володи жить стало тяжелее, пришлось работать вдвое больше прежнего. Бабушка варила разные отвары и ходила продавать их на дорогу или в село на базар. Мама не разгибала спины с утра до ночи и в огороде, и в поле со всеми, и по дому. Не оставалась в стороне и Маруся — помогала маме на грядках, занималась домашними делами, следила за курами и ходила в лес, где собирала травы и корешки по наказу бабушки, а потом, когда настала пора, ягоды и грибы. Маруся боялась встретить волка или медведя, но в лесу было тихо и спокойно — только раз она наткнулась на зайчика и как-то издали видела семейство кабанов. Эх, был бы сейчас папа с ружьём, он бы их точно выследил и подстрелил, и отличный вышел бы тогда ужин!

Но ни папы, ни папы Володи не стало. Маруся даже стала подумывать, что и папу Володю на самом деле тоже сожрал Мог — мама, наверно, просто не хочет ей рассказывать об этом, а сама спросить боялась. Почти каждый вечер мама, уставшая от дел и «от жизни», как порой она говорила Марусе или бабушке, прикладывалась к самогонке. Бабушка перестала варить самогонку и часто с мамой переругивалась по этому поводу. Но мама находила выпивку у соседей или на базаре — всё равно она там бывала, а идти нужно было недалёко — всего-то часа два в одну сторону. И бабушка сдалась: снова стала варить самогонку сама, потому что покупная самогонка плохая — горькая и вонючая, а своя самогонка хорошая; только сказала, что будет её разбавлять немного, чтобы мама совсем не спилась.

Пришла и прошла осень, опять нагрянули холода. Зима выдалась малоснежная, ледяная. А тут ещё беда — землетряс. Тряхнуло несильно, ночью — Маруся сквозь сон подумала, что это просто кто-то на очень большой телеге мимо проехал — но от него по всему дому появились дыры да трещины. Студёные ветры лизали шершавыми кошачьими языками щели в полу и потолке, втискивались между бревенчатых стен. Маруся вместе с мамой и бабушкой замазывала и затыкала дыры, через которые в избу проникали сквозняки, но всё равно было холодно — тепло от печки быстро выветривалось. Марусю укутывали в три слоя, а мама особо не одевалась, да простыла и заболела. Бабушка бранила её, поила всякими травами, но маме становилось только хуже — она всё чаще лежала, накрывшись шубой или укутавшись в шерстяное одеяло, постоянно кашляла и чихала. При этом ещё, пока не видела бабушка, тайком пила и самогонку — у неё была припрятана бутылка. Но Маруся-то это замечала.

— Мама, не пей! — умоляла Маруся, видя, что той нехорошо после самогонки.

— Я так лечусь, Марусенька, — поясняла мама. — Не переживай.

Больше всего Маруся боялась, что и за мамой тоже прилетит Мог. И однажды, когда мама спала, она вытащила бутылку из-под маминой шубы, но мама проснулась и жёстко окрикнула Марусю. Маруся не ожидала такого и заплакала. Мама ничего не сказала, а только отпила из бутылки немного и спрятала её назад.

Но вот маме стало совсем плохо: три дня и три ночи подряд она вся горела жаром, рыгала и стонала во сне. Бабушка клала ей на лоб холодное полотенце, натирала лечебными мазями, давала горячее питьё, но ничегошеньки не помогало. Потом бабушка послала соседа дядю Пашу за знахаркой. Приехала толстая бабка, по возрасту почти как Марусина бабушка, долго колдовала над мамой: щупала ей руки, лицо, грудь, прикладывала к ним пучки травы, которые затем поджигала, и загадочные сморщенные комочки; несколько раз она опрыснула мамино лицо какой-то жидкостью, бормоча что-то себе под нос.

— Жить будет, — заключила знахарка, взяла у бабушки плату — частично деньгами, частично бабушкиными приготовлениями из трав, и покинула дом.

Мама прожила ещё семь дней. А на восьмой день прибрал её Боженька. Маруся точно знала, что это не Мог был — она рядом с мамой сидела, всё своими глазами видела: мама лежала-лежала и вдруг перестала дышать. Ох, и ревела Маруся! Но не сразу, когда мамы не стало, а позже, — на следующую ночь после того, как опустили её тело в деревянном гробу в ледяную и страшную чёрную землю на старом кладбище за деревней. Мама в гробу лежала такая бледная-бледная и такая красивая-красивая, что Маруся всё никак не могла насмотреться на неё и смотрела-смотрела, сжимая в руках Катю, до тех самых пор, пока суровые и безразличные кладбищенские дядьки не закрыли и не заколотили крышку. Так остались Маруся с бабушкой одни.

Бабушке было совсем тяжело — старенькая она, сильно уставала. Но Марусе уже девятый год шёл — многое делать могла и умела сама. Иногда помогал кто-нибудь из деревни, но это было редкостью и обычно в обмен на бабушкины яды и снадобья.

Однажды летом сидели Маруся с бабушкой на завалинке, любовались закатом и играющими котятками на траве.

— А ты тоже была маленькой, как я? — вдруг спросила Маруся.

— Конечно, — ответила бабушка. — Все маленькими были когда-то.

— Все-все? — уточнила Маруся отчего-то.

— Все-все.

— Даже деревья?

— Даже деревья.

— А деревья из травы вырастают?

— Всё из чего-то вырастает. Котят видишь? Вот, из котят кошки вырастут. А из зерна в поле хлеб взойдёт. А из рассвета день родится.

— А я, когда вырасту, такая же старая и морщинистая буду, как ты, да?

Бабушка как будто задумалась, затем посмотрела на медленно уплывающее за лес солнце и сказала:

— Нет, что ты, Маруся... Ты такой никогда не будешь…

Как-то вечером, уже осенью, бабушка подозвала Марусю к себе и сказала, что ей шибко плохо и, видно, сегодня они видятся живыми в последний раз.

— Нет, бабушка! Не умирай! — испугалась Маруся. — Хочешь, я попрошу дядю Пашу, чтобы он в село за знахаркой съездил?

— Не нужно, Марусечка, ничто теперь уж мне не поможет, — ответила бабушка и сунула ей в руку наполненный жидкостью бутылёк. — Возьми эту водичку и прибереги для себя. Как будет тебе плохо, так выпей — и сразу станет хорошо. А если кто чужой её увидит, скажи, что там самогонка.

Маруся ничего не ответила, но бутылёк взяла. Потом она ходила и поглядывала то на бабушку, на её мерно движущуюся вверх и вниз грудь, то в окно, за которым в закатных лучах облетали с деревьев листья. День догорел, Маруся села возле бабушки и, пока не заснула, гладила ей волосы, как та Марусе когда-то. А под утро бабушка умерла.

Едва бабушку похоронили, Марусю забрала жить к себе соседка тётя Алеся — дородная сердитая женщина, приходившаяся им дальней родственницей. Жила она одна. Прежний Марусин дом совсем скоро начали разбирать — выставили окна, крышу растащили на доски, заборы сломали на дрова. Оказалось, тётя Алеся продала его кому-то.

— А что, за чей счёт я тебя содержать буду? За свой, что ли? — как бы оправдывалась она, глядя на Марусю.

Марусе у тёти Алеси жить не понравилось. По углам грязно, всё время заставляет работать без продыху с утра до ночи и, самое главное, Катю тётя Алеся не любит — так и норовит отобрать и куда-нибудь подальше засунуть.

— Ишь, наплодят малолеток, потом следи за ними, — бухтела она постоянно. У самой неё оставалась лишь одна взрослая и бездетная дочь Оля. Та давно жила в городе, где вроде как зарабатывала на жизнь пением, и никогда не приезжала навестить мать. Маруся помнила, как большая девочка в соседнем дворе пела очень красивым голосом — ещё в те времена, когда был жив папа. Он иногда останавливался у соседского забора и вслушивался, порою тихо подпевая, если песня ему нравилась. Значит, это тёти Алеси дочка и была.

Дело было поздней осенью — листьев на деревьях почти не оставалось — Маруся натопила печку и мыла полы, а Катю посадила смотреть в окошко. Неожиданно дверь распахнулась и ввалилась тётя Алеся с полным ведром воды. Она, как нарочно, расплескала её по полу, а затем стала орать на Марусю.

— Все дети как дети, — кричала тётя Алеся, — а эта, дура, даже пол нормально вымыть не может!

Маруся хотела заплакать, но вместо этого вдруг сама принялась кричать.

— Я пол хорошо помыла! Это ты, ты воду пролила! Я не виновата!

— Ах ты! — остолбенела тётя Алеся. — Сучка подкобельная! Самадайка! Ещё кричишь на меня! Командирша нашлась! Я тебе покажу, как в моей хате командовать! — с этими словами она схватила Катю и бросила куклу в огонь печи.

— Нет! Нет! — закрыла глаза ладонями Маруся, но было поздно.

После этого Маруся долго не могла прийти в себя. На тётю Алесю теперь у неё затаилась самая горькая обида. Вот бы скормить её Могу, думала она, ворочаясь в своей постели на лавке. В отличие от прежнего дома, где Маруся спала на мягкой перине, тут ей приходилось ютиться на жёстком тюфяке, набитом шерстью, так как все более или менее хорошие вещи — Марусины, мамины, бабушкины тётя Алеся забрала себе или отвезла дочке. А часть, подозревала Маруся, наверняка отнесла на базар и продала. В ту же ночь Маруся решила, что убежит в лес. Куда глаза глядят. И уйдёт далеко-далеко — так далеко, как только сможет.

Целых две недели она готовилась к побегу — когда удавалось, откладывала немного хлеба или картошки, у куриц из кормушки воровала зёрнышки, а у кошки из миски кусочки копчёной колбасы — Марусе тётя Алеся почему-то её не давала. У соседа, дяди Паши, пока тот курил на лавочке у забора, незаметно стащила коробок спичек. Марусе было стыдно, но так надо, решила она. Ещё насобирала тряпочек, подшила одежду и валенки. А бабушкин бутылёк, который всё время прятала от тёти Алеси в разных местах, зашила во внутренний карман платья.

Но нужно было уйти до того как выпадет снег, иначе по следу её быстро найдут. К счастью, этот день настал скоро. Он был хороший, ясный и почти без ветра. Солнышко старалось вовсю, хотя уже особо не грело. Дождавшись, когда тётя Алеся уйдёт на базар, Маруся взяла корзинку, с какой летом ходила по ягоды, сложила всё туда и отправилась в путь. Добравшись до лесу, благо он был поблизости, Маруся побежала по тропе. Убежав далеко, перешла на быстрый шаг, хоть никто её и не преследовал. Она была уверена, что тётя Алеся даже обрадуется Марусиному исчезновению — не нужно станет кормить лишний рот.

Первую ночь Маруся провела под старой корягой. Наломала еловых лап, устелила ими землю, обложилась сама, но спала мало — и холодно было, так как костёр поостереглась разводить, и разные звуки слышались ей в ночи. Однако не жуткого уханья совы, не далёкого волчьего воя, не чьего-то страшного всхлипывания боялась Маруся. Сильнее всего переживала она, что раздадутся шаги, затрещат ветки под ногами — что люди из деревни доберутся до неё и вернут к тёте Алесе, которая погубила Катю и продала мамин и папин дом. На её счастье, никто не пришёл.

Весь следующий день Маруся шла, ориентируясь на солнце, как её бабушка учила: вначале чтоб оно за спиной было, затем чтоб впереди. Куда солнце закатывается — туда и она двигается. Но к вечеру погода переменилась: подул холодный ветер, небо затянули серые тучи, а под конец дня вовсе повалил крупными хлопьями снег. Пускай Маруся и была тепло одета, но всё равно здорово замёрзла. Пока не засыпало всё, она шла и шла, надеясь выйти хоть куда-то, опасаясь только попасть в болото — но Боженька миловал и уже по темноте вывел Марусю к домику.

Бревенчатый домик стоял на берегу речки. Окна в нём были маленькие, через них лился неяркий свет, а из трубы шёл белый дым. Значит, внутри кто-то есть! Маруся осторожно подобралась к каждому окошку по очереди и заглянула в него: однако ничего рассмотреть не получилось — стёкла замёрзли. В нерешительности она потопталась немного у входа, но в конце концов озябшие руки и ноги заставили толкнуть дверь — Марусю сразу обдало теплом, запахом варёного мяса и ещё чего-то. Посередине домика стоял стол, а на нём парил большой горшок. Четыре пары глаз в недоумении уставились на появившуюся внезапно девочку.

Сначала Маруся испугалась и хотела бежать — ей показалось, что это те самые дядьки, что забрали спящего папу. В полутьме они выглядели чёрными, а отблеск от огня в печи и лампы на столе придавал их глазам желтоватый оттенок. Но нет, в следующее мгновение Маруся разобрала лучше: глаза у дядек были самые обычные, хотя сами по себе дядьки выглядели жутковато.

— Здравствуйте! — громко поздоровалась Маруся, в то же время недоверчиво оглядывая дядек.

— Здравствуй, — мало погодя, сказал дядька, сидевший лицом ко входу. Остальные молча наблюдали.

— Милая, ты откуда взялась? — лишь спросил тот, что сидел справа.

— Я из лесу пришла, — ответила Маруся.

— Так что ж ты стоишь на пороге? — снова заговорил первый дядька. — Входи, обогрейся — видим же, что замёрзла. Только дверь прикрой, пожалуйста, а то холоду напустишь.

Маруся зашла.

— Как тебя зовут?

— Маруся, — сказала Маруся.

— Присаживайся, Маруся, — всё тот же дядька знаком потребовал от другого дядьки, только сидевшего к двери спиной, уступить ей место. — А я — дядя Саша.

Маруся полубоком уселась на высокий, грубо сколоченный стул — ноги не доставали до пола. С некоторым страхом и одновременно любопытством она посматривала то на дядек, то на большой горшок на столе.

— Голодна? — спросил дядя Саша. — Хмурый, там осталось ещё? Наложи ей.

Дядька справа поставил перед Марусей железную чашку, полную горячей гречневой каши с мясом, и Маруся с аппетитом её съела.

— Спасибо, — сказала она, закончив.

Дядька Хмурый пододвинул ей кружку с чаем, но тот оказался очень горьким, и Маруся не смогла его пить.

— Ты с ума сошёл, что ли? — зыркнул на дядьку Хмурого дядя Саша. — Разбавь.

Дядька Хмурый послушно подменил чай на менее крепкий.

— И что Маруся делала одна в лесу? В такой снегопад, на ночь глядя? — поинтересовался дядя Саша.

— Я из дома от тёти Алеси ушла.

— Сбежала, значит? Хм… Она тебя обидела чем?

— Она Катю сожгла. Это моя подруга-кукла. И меня ругала всё время.

— Понятно, — задумался дядя Саша. — И куда же ты путь держишь?

Маруся испугалась, что её могут вернуть к тёте Алесе.

— К папе, — соврала она. — Он в городе.

— Так город в другую сторону… — проговорил дядя Саша. — Выходит, ты заблудилась. А папа знает, что ты к нему идёшь?

— Нет, — призналась Маруся. — Но он меня ждёт.

— А как зовут твоего папу?

Маруся озадачилась. Она не помнила имени своего папы. Папы Володи помнила, а своего настоящего — нет. Ни мама, ни бабушка почему-то при ней не называли его по имени. Или называли, да Маруся позабыла…

— Ладно, Маруся, — дядя Саша постучал пальцами по столу. — Уже ночь, все устали, надо спать ложиться. А утром решим, что нам с тобой дальше делать.

— Так це, — вмешался дядька с левой стороны стола. — Шла до миста, до батьки, а прийшла до нас, — он с улыбкой, обнажившей его гнилозубый рот, посмотрел на Марусю, похлопал себя по коленкам. — Гайда к дядьке Петро пид бик? Дядько Петро тебе вночи зигриэ.

Другой дядька, который уступил Марусе стул, а сейчас куривший возле печки, внезапно схватил Марусю за локоть, наклонился совсем близко и, выдыхая в лицо противный дым, с ещё более жуткой, чем у дядьки Петро, улыбочкой зашептал:

— А ты симпатичная. Я мог бы покатать тебя на своём змее.

«МОГ!» — испугалась Маруся и попыталась вырваться, но дядька сжал её руку ещё крепче и радостно сказал:

— Шустрая, я таких люблю! Дядьку Петро не слушай. Со мной сегодня ночевать будешь, поняла?

— Отставить, — вмешался дядя Саша. — Отпусти её, Бугай.

— Да ты чё, Полкан! — не ослабляя хватки, возмутился дядька Бугай. — Я с бабой давно не был, а тут такой подарок, — он провёл грязной ладонью по Марусиной щеке, отчего той стало совсем страшно. Как же она могла так просчитаться? Ведь, похоже, и вправду это те самые четыре дядьки из сна! — Сука, да у неё кожа гладкая, как у девки нормальной!

— Она ещё ребёнок.

— Какой ребёнок? Не лялька ведь. Турки вообще их в пять лет замуж выдают. А у неё уже титьки проклёвываются. Предлагаешь лысого доить? Да хренушки тебе! Я хочу настоящую девку повертеть.

— Дойдём до Бобруйска — там навертишься.

— Вот именно, что дотуда ещё дойти надо! Живым! А она вот здесь, сейчас!

— Можем обменять её цыганам на лошадь в Любани, — предложил дядька Хмурый. — Если не порченная, они могут и двух дать.

— Это на север тащиться, — сплюнул дядька Бугай. — Я не дотерплю. А девка ещё и сбежать может.

— А ты не подумал, что она может быть не одна? — снова сказал дядя Саша. — И где-то рядом могут находиться её родственнички, которые ночью к нам заглянут в гости? Что они сделают с нами, если найдут свою девчонку с тобой в койке?

— Да нет тут никого на сто вёрст вокруг, кроме волков!

— Так сходи, проверь.

Дядька Бугай замешкался, огрызнулся было, но затем отпустил Марусю. Она отбежала в сторону и, прислонившись к стене у печки, подрагивая, как от холода, и тяжело дыша, с ужасом смотрела на всё и всех.

— Без фокусов, красава, — подмигнул Марусе дядька Бугай и, накинув чёрный полушубок, исчез снаружи.

— Не бойся, Маруся, они тебя не тронут, — сказал дядя Саша. — Переночуешь на печке, там ты как раз поместишься, а завтра разберёмся.

Маруся была так напугана, что ничего не ответила.

— Всё. Отбой! — скомандовал дядя Саша.

— А можешь и зи мною, — сказал дядька Петро. — Дядька Петро краще печки.

— Залазь наверх, Маруся, не слушай никого и спи спокойно, — дядя Саша встал со своего места, подошёл к печке и сгрёб с лежанки все бывшие там вещи.

Маруся поспешила забраться на печь, постелила на лежанку свою шубу, а валенки сунула под голову вместо подушки. Дядьки расположились на деревянных нарах с разных сторон избушки. Скоро возвратился злой дядька Бугай. Маруся отвернулась лицом к стенке — ей опять сделалось очень страшно.

— Нет там никого, Полкан, — буркнул дядька Бугай. — Темно, ни хрена не видно.

— Тогда ещё раз утром посмотришь, — ответил ему дядя Саша. — А сейчас — спать. Утро вечера мудренее.

На этот раз дядька Бугай не возражал. Перед тем, как он улёгся, Маруся почувствовала на спине его липкий взгляд.

Едва избушка наполнилась посапыванием и похрапыванием, Маруся распорола потайной карман и вытащила бабушкин бутылёк. Помня наставление, сжала его в кулаке, однако откупоривать не решилась. Она долго не могла заснуть, напряжённо прислушивалась к темноте, но от накопившейся за день усталости и тепла печи глаза слипались сами собой, и Маруся погрузилась-таки в сон. Слишком долго она не проспала — пробудилась оттого, что кто-то положил ей руку на бок. Маруся вскрикнула и села на месте. Было ещё темно, но снег прекратился, и лунный свет, отражаясь от свежей белой пороши, наполнял всё пространство избушки таинственным зимним сиянием.

— Не кричи, — приложил палец к губам дядька Бугай, а это был он. — Если будешь кричать — язык отрежу.

— Ляг на место, а то я тебе сейчас залупу отрежу, — раздался голос дяди Саши.

Дядька Бугай обернулся.

— Бдишь, Полкан? — усмехнулся он. — А, я понял! Ты сам хочешь с ней первым поиграться. Ну, так давай, иди сюда, да помоги мне её с печки снять. Так и быть — уступлю. Я, если что, и после тебя не побрезгую.

Маруся замолкла в ужасе, не зная, что думать и что делать. Дядька Бугай смотрел выжидающе на дядю Сашу. Проснулись и остальные. Дядя Саша медлить долго не стал, встал с места и направился в сторону дядьки Бугая.

— Пошли, выйдем, — кивнул дядя Саша на дверь.

— А пошли, — весело бросил дядька Бугай.

Они покинули избу. Маруся хотела было слезть с печки.

— Куди, куди? — остановил её дядька Петро. — До мене? Так давай!

Прошло сколько-то времени — Марусе показалось, что целая вечность, дверь распахнулась, и в домик зашёл один только дядька Бугай. На лице его виднелась свежая ссадина, но он был доволен и показал всем большой окровавленный нож.

— Видели? Кончился наш «дядя Саша», — дядька Бугай ухмыльнулся и поглядел на дядьку Хмурого. — Ты, Хмурый, не рыпайся, а то нож острый — порежешься. Я его у Полкана одолжил, но он ему больше не нужен, значит, останется у меня.

Дядька Хмурый потупил взгляд, и дядька Бугай двинулся к Марусе.

— Ну что, прыгажуня, согрелась? А сейчас станет вообще жарко.

Он начал хватать её, пытаясь стащить с лежанки.

— Нет, нет! Уходи! — закричала Маруся, прижимаясь к стене и отбиваясь ногами.

Несмотря на Марусины протесты и удары, разгорячённый дядька Бугай всё-таки сгрёб Марусю в охапку. Под руки ему попался бабушкин бутылёк.

— А это что у тебя? — ловким движением выхватил дядька Бугай подарок бабушки.

— Это самогонка! — криком ответила Маруся, памятуя бабушкины слова.

— И зачем такой маленькой девочке самогонка? — не выпуская её, дядька Бугай стал разглядывать бутылёк.

— Чтобы в лесу не замёрзнуть!

— Да она у нас бухающая! — загоготал дядька Бугай. — Ну вот, а Полкан говорил, что ещё ребёнок, ещё ребёнок! Не ребёнок, а пьющая, гулящая женщина! — он кинул бутылёк дядьке Петро. — Посмотри, чего там.

— Може, горилка? — с надеждой в голосе произнёс дядька Петро, отвинтил крышку и понюхал. — Солодким пахне.

Тем временем Маруся оказалась спиной на нарах. Дядька Бугай навис сверху тёмной грозовой тучей и стал стягивать с неё штаны. От страха Маруся зажмурила глаза и закрыла лицо руками, уже не пытаясь ничего предпринять.

— Не бойся, — прошипел дядька Бугай. — Если хочешь, называй меня папой.

— Гарне пийло! — послышался справа голос дядьки Петро.

Что случилось дальше, Маруся помнила плохо — всё плыло как в тумане. Помнила, как дядька Бугай обрушился на неё всей тяжестью своего веса. Как скрипнула вдруг дверь, и чей-то голос, кажется, дяди Сашин, тихо позвал: «Хмурый», а затем завязалась потасовка — дядька Бугай и дядька Хмурый вцепились друг в друга. Падали какие-то вещи, кто-то кого-то толкал, а дядька Петро повалился на пол с полуоткрытыми глазами и пеной изо рта. Потом Маруся бежала неодетая, босиком и без шубы по снегу — как же холод обжигал её! И только на хрупком льду речки она остановилась, смогла немного отдышаться и прийти в себя.

Там Маруся простояла недолго — поняла скоро, что без тёплой одежды ей конец. Погони не было, да возвращаться не хотелось — но пришлось. Превозмогая страх, Маруся подошла к распахнутой двери домика. Оттуда, будто из зёва страшного сказочного чудовища, веяло ужасом. Маруся осторожно переступила порог и чуть не споткнулась об окровавленное тело дяди Саши. Рядом с ним покоился дядька Хмурый с ножом в сердце. Дядька Петро тоже никуда не делся и всё так же смотрел счастливыми стеклянными глазами в потолок. А вот дядька Бугай был ранен, но жив: он слабо хрипел, сидя в углу избушки, и постоянно вытирал рукавами кровь, стекающую с головы. Свитер его был разодран и тоже весь в крови. Марусю дядька Бугай заметил не сразу. Она в нерешительности застыла возле перевёрнутого и разломанного надвое стола. Остатки гречневой каши валялись на полу.

— Вернулась? — дядька Бугай захотел подняться да не удержался и снова сел, едва не взвыв от боли.

Маруся смотрела на него молча.

— Ну же, дай папе ручку, — протянул окровавленную пятерню дядька Бугай.

— Ты не папа, — возразила Маруся.

— Точно, — дядька Бугай, наверное, думал рассмеяться, но и это ему не удалось. Потом, видно, собрался с силами и кое-как выдавил из себя: — А чё, может, мы ещё с тобой зажжём, Маруська?

Снова какое-то время Маруся просто смотрела на него, а тот разглядывал медленно увеличивающуюся в размерах лужу крови на полу под собой. Наконец он вытащил из кармана пачку папирос, нашёл единственную сухую и сунул в рот.

— Дай закурить, — опять заговорил он с Марусей. — Огоньку.

Маруся ничего не ответила.

— Дай спичку! Я видел, у тебя есть.

Маруся сразу оживилась и полезла на печку, где отыскала свои нехитрые запасы, шубу и валенки, оделась.

— Курить хочу, — выдохнул дядька Бугай.

Но Маруся уже поняла, что делать. Невозмутимо собрала несколько пучков сухого мха и тряпочек, разложила их среди соломы на нарах, вдоль стен и по углам избы.

— Ты чё делаешь, дура? — мучаясь от боли, дядька Бугай пополз было к Марусе, но та уже подожгла пучки мха и, прикрыв за собой дверь, покинула домик.

— Порешу суку! — из последних сил крикнул ей вслед дядька Бугай.

Огонь занялся быстро. В хорошо протопленной избушке ему было, чем поживиться. Маруся отошла к лесу и наблюдала, как из всех щелей наружу рвутся красные языки пламени. Чёрной змеёй дым обвил деревянный домик и длинным хвостом потянулся к небу. Прямо как Мог. Марусе сделалось больно от этой мысли, и она скорее побрела прочь отсюда. Шла вдоль речки и то выходила на лёд, то забиралась в чащу, где с еловых и сосновых лап на неё сыпались лохмотья снега, разбиваясь на тысячи крупинок, ледяными иголками падающих за шиворот, впивающихся в волосы и щёки. Один раз всего Маруся оглянулась: и увидела над лесом косой столб чёрного дыма. Её охватил ужас, и она что есть прыти помчала по льду.

Бежала-бежала да неловко провалилась под лёд в тонком месте — хорошо хоть, там оказалось неглубоко, так как у самого берега — но ноги всё же промочила. Идти стало тяжело — снег налипал на мокрые валенки, а ещё и мороз начал ломить. Да и устала Маруся изрядно. Посчитав, что уже достаточно отдалилась от домика, она решила перевести немного дух и развести костёр. Удалось ей это далеко не сразу — пришлось постараться, чтобы насобирать сухих веток. Онемевшими от холода пальцами кое-как добыла Маруся огонь. Стащила мокрые валенки и промокшую одежду, взялась греться и сушиться.

А уж обсохнув, Маруся перекусила остатками кошачьей колбасы и куриных зёрнышек, соорудила себе маленький шалашик и легла спать. Сколько она спала, неизвестно, и даже не помнила, снилось ли ей что-нибудь или нет — сон был глубокий. Под утро костёр погас, и Маруся стала подмерзать, но вставать не хотелось, а в полудрёме вдруг услышала голоса, которые сразу определила: мамин и папин! Через щёлку между ресницами она подсмотрела: как будто бы мама и папа стояли под соседней высокой елью друг напротив друга.

— Как ты там со своей певичкой? — вполголоса спросила мама. — Счастлив?

— Тихо, Марусю разбудишь, — прошептал папа.

— Пойди хоть проведай дочку. Я же не могу, — сказала мама и отвернулась.

И папа направился к Марусе. Маруся на всякий случай снова притворилась спящей. Сейчас, несмотря на утренний морозец, ей отчего-то сделалось тепло и хорошо. Она услышала, как хрустит снежок под папиными шагами, как папа остановился, присел, легко дотронулся до её плеча. Маруся боялась, что когда откроет глаза, папы рядом не окажется.

— Маруся, — негромко позвал папа. — Просыпайся.

— Папа, это ты? Ты живой? — Маруся открыла глаза, сама не веря ещё в чудесное папино возвращение.

— Конечно же, я живой, Марусенька, — по-доброму ответил папа и крепко обнял Марусю. — А ты большая стала!

— А как же Мог? Он тебя не съел?

— Нет, Маруся, милая, не съел.

— А дядьки, которые тебя забрали, когда ты спал? Ты победил их, да?

— Это ты их победила, Маруся, — улыбнулся папа. — Поэтому я и вернулся к тебе.

Как же Маруся была рада видеть папу! Как смеялась, как обнималась с ним! Даже несколько раз весело подпрыгнула, и папа вместе с ней! И снова заливалась смехом, как уже давно не бывало!

Но вот папа сделался очень серьёзным.

— А сейчас, Маруся, я отведу тебя к хорошим людям, — сказал он. — Хватит тебе уже скитаться по лесам.

— Как? Ты разве не останешься со мной?

— К сожалению, нет. Я должен бороться с Могом. Я буду держать его крепко-крепко, чтобы он никогда не добрался до тебя, Маруся. А когда я его одолею, то вернусь к тебе.

— А мама? А как же мама?! Она не пойдёт с нами?

— Нет, мама не может с нами пойти. Ведь она умерла.

— Но я слышала её голос. Ты разговаривал с ней!

— Да. Но это потому что мы до сих пор друг друга любим.

И пошли они по снежному лесу вдвоём, взявшись за руки, — Маруся и её папа, а навстречу им выходили разные звери: и зайчики, и белочки, и олешки, и лисички; и птички приветливо щебетали на ветках. А потом Маруся и папа выбрались из леса на большое поле, где от белого снега резало глаза. И папа привёл Марусю к завьюженной дороге.

— Жди здесь. Скоро появятся хорошие люди. А мне пора, — папа поцеловал Марусю в щёку — как тогда давно, в детстве, и зашагал назад, к лесу.

— Папа, я очень тебя люблю и буду ждать! — крикнула вслед Маруся.

Маруся провожала его взглядом: а папа не шёл, он как будто летел — быстро пересёк белое поле и исчез среди деревьев, словно растаял в воздухе.

Тут за спиной раздался звон бубенцов. Маруся обернулась: по дороге, прямо как в сказке, ехали сани, запряжённые двумя красивыми белыми лошадьми. В санях сидели дед с бабкой.

— Глядзи, дзед! Снягурка!

— Бедненькая. Змерзла, видаць.

Дед остановил лошадей, и след за бабкой поспешил к Марусе.

— Кольки на марозе правяла? Идзи сюды хутчэй!

— Гэй, ды ты уся гарыш! — потрогала Марусин лоб бабка. — Ничога, зараз прыедзем, отогреешься.

Дед и бабка усадили Марусю в санях между собой. Бабка укутала Марусю большим шерстяным платком, и они быстро покатили дальше. Вскоре Маруся пригрелась и задремала. Она не знала, что ждёт её дальше, не знала, добрые ли это люди, но верила, что однажды папа точно победит страшного Мога и вернётся к ней, и будут они жить долго и счастливо.

 

Конец

Ноябрь 2017 г. — Январь 2018 г.