Первая глава
Лес царственно возносился над землёй, мирно взирал на заполненное синевой и неровными кусками облаков небо, наблюдал за несущимися вниз стремительными лучами. Солнце пропитало воздух теплом, и он пробивал себе путь сквозь хвойные лапы, чтобы расползтись под сенью вековых деревьев, обогреть запрятанный под ними мир. То и дело яркий летний день вырывался из плена облачной тени на непокрытые кронами поляны, ударялся в дикие кусты боярышника и, уносимый лёгким июньским ветром, растворялся на согретых им изогнутых стволах берёзок.
Рои мелких мушек вились над лужицами воды, напоминавшими, что недавно прошёл дождь. Лес был наполнен разными звуками и запахами — он жил и цвёл, радуясь растущему лету. Звуки перемежались чистой природной тишиной, погружавшей в мгновенья покоя загадочный зелёный мир. Среди странного этого сочетания раздалось хлопанье крыльев. Средних размеров ворона опустилась на развесистую старую сосну, сунула клюв под крыло и занялась выискиванием блох.
Семён натянул тетиву, прицелился и пустил стрелу. Ворона яблоком свалилась на землю. Уж что-что, а стрелять Семён умел неплохо. Бабайка, чёрная лохматая собачонка с обвислыми ушами и коротким белым хвостом, ловко подхватила воронью тушку и уже сидела у ног хозяина.
— Молодец, — Семён потрепал Бабайку за ухом. Та преданно посмотрела на него снизу вверх. Семён взял ворону, выдернул стрелу, а птицу бросил в мешок, где уже покоилось три таких же. На сегодня охота была окончена.
Конечно, лучше было б подстрелить тетёрку или рябчика, но в окрестностях деревни их не осталось. Чтобы раздобыть такое лакомство, следовало встать пораньше и отправиться на север, где, переночевав в крайней охотничьей избушке, пройти ещё полдня по тайге и болотам до Тёмного Ельника, а там уже попытать счастья. Вороны же были большие, жирные и, главное, их было очень много и рядом.
Семён любил охотиться в западном лесу. Лес этот, поросший высокими соснами и стайками мелких осин и берёзок, густым папоротником и мягким мхом, который так и просился под ноги, с оконцами дурманящей болотной воды и тёмными низинками, был по душе молодому охотнику. Люди из деревни ходили сюда редко, а если и ходили, то недалёко, поэтому вороны чувствовали здесь себя полноправными хозяевами и никого не боялись. Охота на них была одно удовольствие — Семён давно изучил все повадки и привычки летучих гадов, а вот вороны, какими бы они умными ни были, умелого охотника перехитрить не могли.
Только зимой, в самые морозы, когда вороны собирались в огромные стаи, не стоило проникать в их края. Зато стаи, не стесняясь, летали повсюду, где можно было добыть пищу — разыскивали заячьи стоянки, нападали на одиноких путников и собак, ворошили амбары и сеновалы. В западном лесу они вели себя наиболее нагло и безбоязненно. Неудивительно, что его прозвали Вороньим.
Но зимой и без того хватало дел. Тем более одними воронами в холода сыт не будешь: про тот случай дома всегда есть курицы да хорошая скотинка. Забьёшь её, если не жалко — так до весны и дотянешь. Или опять на север путь держи — не Вороньим лесом мир заканчивается.
Однако Семён был не прочь и зимой пошастать по вороньим местам — побродить на лыжах по скрипучему снегу, послушать, как стонут замёрзшие сосны. Что-то таинственное, шедшее откуда-то оттуда, где прячется солнце, влекло его сюда. Как колючки малины, цепляющие одежду, не желало оно отпускать, звало обратно в Вороний лес — под заснеженные навесы хвойных лап, к сугробам с человеческий рост. Лишь здравый смысл остерегал Семёна от этого, и дело было не только в оголодавших вороньих стаях.
С западной стороны Вороний лес прилегал вплотную к речушке, бегущей по глубокому оврагу. Сразу за ним начинались страшные, неизведанные запретные леса. Почти ничего не росло там, не пели птицы, не резвились зайцы и олени, нельзя было увидеть там медвежьего или лисьего следа. И даже вороны, если вдруг и залетали туда, то не дальше, чем на расстояние прямой видимости оврага.
В запретные леса ходить было нельзя, да никто и не осмеливался. Уже на подходе к оврагу человек чувствовал неловкость, необъяснимую тревогу в душе. За оврагом она усиливалась, переходила в дремучий звериный страх, который затем овладевал всем телом, заставлял дрожать, терзал душу смельчака. В конце концов забредший в гиблые места поскорее уносил ноги.
Только чёрные, обуглившиеся мёртвые деревья стояли холодными памятниками среди буреломов на такой же чёрной и безжизненной земле. Они причудливо переплетались уродливыми ветвями и похожими на змей корнями, вместе с колючкой и острыми пиками кустарника создавали труднопроходимые, непролазные заросли; одним своим видом наводили страх, трепет и невероятное уныние на тех, кто осмелился приблизиться к ним, и тем более на тех, кто осмелился перешагнуть границу их существования.
Весной зелень покрывала лишь крайнюю часть запретных лесов, примыкающую к оврагу. Но листья уже в начале августа желтели и начинали стремительно опадать, снова оголяя полумёртвые растения.
Те немногочисленные «герои», те ненормальные, кто решил испытать судьбу, кто пошёл туда, где уже не было ни травинки, нахрабрился проникнуть в самое царство смерти, так и не вернулись. Что с ними стало — неизвестно. Потому напасти, таившиеся с той стороны оврага, были овеяны только слухами и домыслами. Впрочем, одна напасть, связанная с запретными лесами, была вполне осязаема.
Именно оттуда, когда из низин выползали первые апрельские туманы, и когда снегопады застилали обмирающую лесную землю, именно оттуда, пробираясь сквозь заросли осинника и болотный чад, приходил Вытень — страшная, тёмная тварь, одно только присутствие которой наводило леденящий душу ужас.
Как и человек, Вытень имел две руки и две ноги. Вечно склонённая голова смотрела жуткими белыми глазами без зрачков, как будто пытаясь что-то разглядеть. Длинные, худые руки, растущие на сгорбленном длинном теле, ловко цеплялись за стволы небольших деревьев, почти полностью обхватывая их длинными и заострёнными пальцами, и таким образом перемещали худое чёрное тело на полусогнутых ногах.
Вытень подходил к деревне, как правило, ночью или рано утром. Собаки, обыкновенно встречающие лаем незваных гостей, почуяв Вытня, тут же замолкали и при возможности забивались подальше в угол. Вытень останавливался на околице и начинал свою душераздирающую протяжную песню. Вой, заставлявший цепенеть даже самых смелых охотников и лихих путешественников, оглашал окрестности. Порой после таких визитов находили труп поседевшего и умершего от страха жителя — не выдерживало сердце.
Наверное, именно за этот жуткий, нечеловеческий вой Вытня прозвали Вытнем. Никто уже точно не помнил. Хотя Семён предполагал, что его могли так называть и за вытянутое тело, и за то, что тот был похож на тень, скрывался в тёмных местах, в тени: вы-тень.
Встреча с Вытнем в лесу не сулила ничего хорошего. Заметить, что он близко, было трудно, поскольку передвигался Вытень почти бесслышно. К тому же неожиданное его появление сковывало страхом любого несчастного, отчего всё плыло перед глазами, а ноги и руки не слушались. Один взмах когтем по шее — и конец. На открытом месте было проще, но всё равно нехорошо. Увидев Вытня издали, следовало поскорее уйти, скрыться от его взора, не даться под гнетущее воздействие.
Всех детей пугали Вытнем, когда те не слушались: придёт, схватит тебя, утащит в самую чащу и там сожрёт заживо. Даже косточек не останется. Ещё говорили, что Вытень похищает заблудившихся в лесу. Тоже, в первую очередь, детей. Так это было или не так, неизвестно, но дети действительно иногда пропадали. Возможно, их и вправду забирал Вытень, но этим вполне могли промышлять вороны или забредающие временами с севера одинокие волки и медведи.
Сам же Семён видел Вытня несколько раз. Одна встреча, самая первая, запомнилась навсегда. Это случилось ещё, когда Семён был совсем мал, но уже начинал понимать окружающий мир и яростно впитывал все новые познания и впечатления. А впечатление оказалось ещё то.
Дело было к ночи. Отец, старший брат Иван и ещё несколько мужиков из деревни ушли на охоту в тайгу, а в доме остались мать, пятилетний Семён и обе его сестры: младшая — Анюта, которая посапывала спокойно в колыбельке, и старшая — Вера. Над деревней и лесом только что пронеслась сильная буря, снёсшая много крыш и повалившая немало заборов, в том числе и частокол вокруг деревни. Поставить на место его то ли не смогли, то ли не захотели, оставили до утра.
Семён спать не хотел, сидел возле печки и слушал, как шумит ветер в трубе. Мать, понянчившись с Анюткой, начала укладывать спать и Семёна. Тот упирался, но мать застращала его домовым, который вылезет из подпола и схватит Семёна за ногу, и Семён сдался. Веру уговаривать не приходилось, и она сама уже приютилась на печи.
Ночная темнота расползлась по холодному небу. Ветер зашелестел над крышей тяжёлыми мокрыми листьями, ещё не успевшими опасть со старой яблони. Мать закончила с домашними делами, подбросила поленьев в печь и потушила свет. Семён в это время рассматривал тени на потолке и вдруг услышал тихий вскрик матери. Семён поднял голову, взгляд его упал на незанавешенное окно. Чёрная, кривая морда с двумя мутными белыми глазами, поблескивающими от огня в печи, упорно вглядывалась в темноту избы, почти вплотную прильнув к стеклу.
Семён тут же затаился, вжался всем телом в кровать. Он неподвижно глядел в страшные белые глаза, а глаза, никак не реагируя, всё так же мертвенно наблюдали за полутьмой в доме. Долго можно было смотреть на это чудовищное порождение тёмных лесных дебрей, но тут мать медленно подошла к кровати Семёна и, подхватив его за бока, спешно укрылась за печкой.
Должно быть, прошло много времени: Семён проснулся уже в своей постели. Мать потом рассказывала, что всю ночь простояла за печью, прижимая к себе маленького Семёна и прислонившись к тёплой стене и сложенным там же поленьям. Снаружи пару раз раздавалось короткое завывание: внезапно начинающееся и внезапно же прекращающееся. К утру мать задремала, а когда оцепенение от страха понемногу ушло, осмелилась выглянуть и снова посмотреть на окно: Вытня не было. То ли его кто-то прогнал, то ли он сам ушёл, как нечисть — с первыми петухами. Тихо, неслышно, словно призрак.
— Что единожды запомнено в детстве, оно — на всю жизнь! — утверждал Семёнов отец. И правда — ночное видение постоянно напоминало о себе — во снах, в мыслях и даже в игре языков пламени ночного костра на какой-нибудь тихой лесной поляне. Как-то, уже будучи мальчишкой более самостийным и взрослым, Семён поведал об этом отцу, а тот сделал серьёзное лицо и сказал:
— Это не Вытень. Это к тебе смерть примерялась. Вот ты и запомнил. Хочешь стать хорошим охотником — стремись её одолеть. В лесу стены между вами не будет. Но не забывай: она тоже охотник, лучше тебя и лучше меня.
Отец-то знал, что говорил — по праву считался в деревне человеком умным. За это его иногда, будто старосту, уважительно звали по батюшке — Владимир Сергеевич, но чаще просто — Сергеич. Хотя в последнее время приклеилось к нему и другое, совсем уж простецкое имя — Хромой.
— Хромой охотник лучше, чем мёртвый, — отвечал он с ухмылкой поначалу тем, кто его так называл, а потом привык.
Частенько к нему приходили за советом менее опытные и менее сообразительные охотники:
— Расскажи, Сергеич, как волка на болоте выслеживать!
— А как, Владимир Сергеич, правильно черкана соболю ставить?
— Хромой, подскажи, а чем лося приманить?
Большинству отец обстоятельно отвечал, как и что делать. Что волка на болоте надо искать в сухом месте, а то где ж ему ещё водиться, что черкан лучше ставить невысоко над землёй — на поваленном дереве или пеньке, что лося приманить надо солёным камнем, он его лизать любит, и так далее. Семён всегда слушал разъяснения отца с интересом и с малых лет тоже видел себя охотником. Отец был только рад и потому постарался выучить Семёна всему, что сам знал и умел: стрелять из лука, ставить ловушки, выслеживать и добывать всякого зверя и, самое главное, наблюдать за лесом и его обитателями.
Но ни охота, ни что иное так и не смогли до конца вытравить из памяти зловещий образ в ночном окне. И когда Семён один или с другом Никитой ходил на охоту в безлюдные хвойники севера, и когда с ребятами и девчатами коротал весёлую летнюю ночь на берегу деревенской речки, и когда с Бабайкой стрелял ворон в западном лесу — всегда где-то внутри глухим морозцем отзывался взгляд непрошеного ночного гостя.
Может быть, именно по этой причине Семён почти всё свободное время посвящал совершенствованию охотничьих навыков и умений и с прохладцей относился к тем, кто не знал леса и не любил охоты. И, наверно, поэтому в свои уже двадцать годков Семён ещё не покинул родительский дом, где и жил с отцом, матерью да младшей сестрёнкой.
А ведь некоторые люди после близкой встречи с Вытнем и вовсе навсегда бежали из деревни. Другие пугались каждого шороха, ещё долго боясь лишний раз высунуть нос из дому, а то и просто на лес посмотреть.
Страшно представить, что сталось бы с деревней и её жителями, если б Вытней было много, и они собирались в стаи. Старики рассказывали, что в ранние времена и такое бывало. Чёрные, серые, даже белые твари переходили овраг, ползли через лес к деревне и поднимали несусветный вой, стращая всё и вся. И так продолжалось несколько лет подряд. Но потом случился голодный год. Длительная, морозная зима и холодное дождливое лето пресекли подобные набеги. Скорее всего, большая часть Вытней просто передохла от голода.
Размышления о жителе запретных лесов и внезапно нахлынувшее воспоминание повеяли чем-то ледяным. Семён поёжился и вдохнул свежий хвойный воздух, дурные мысли отступили. В лесу сразу стало хорошо. Солнечные зайчики игриво заскакали по зарослям папоротника и раскидистым сосновым лапам, защебетала где-то вверху синица. Бабайка бегала недалеко от хозяина, тыкаясь носом в каждый холмик и пучок травы, как это любят делать все нормальные собаки. Тепло лета вернулось. Семён подходил к деревне. Где-то за спиной закаркали вороны, как будто недобрым словом провожая охотника, унёсшего в мешке четырёх их собратьев.
Послышались крики петухов, мычание бурёнок, повеяло берёзовым дымом. Семён вышел на опушку. Впереди показались дома. Уже издали стало заметно какое-то особое оживление в деревне. Семён подошёл к необычно широко раскрытым воротам и, остановив пробегавшего мимо мальчишку, поинтересовался, в чём дело.
— Повозка приехала! — радостно ответил мальчишка и убежал.
Это могло значить одно: с юга, по единственной, соединяющей деревню с остальным миром дороге, пришёл торговый обоз. Событие для всех было крупное. Деревня находилась далеко, и чтобы до неё добраться большому и неповоротливому обозу, нужно было только по ухабам и болотам проехать более сотни киломер, что занимало не менее четырёх дней.
Семён забежал домой, бросил мешок с воронами сестре, Анне, на ощипку. Родителей не было — ушли смотреть обоз. Анютке тоже хотелось пойти со всеми, но Семён настоял на своём. Привязав Бабайку во дворе, чтоб не убежала женихаться, и быстро омыв лицо водой из бочки, он поспешил к собирающемуся вокруг обоза люду. Торговцы остановились на большой поляне напротив старостиного двора.
Обоз походил на маленький дом на колёсах. В нём было три окна и даже дверь. Рядом копошились трое приехавших на обозе людей. Один из них, чернявый, открыл дверь «домика» и стал извлекать наружу разные вещи. Жители деревни обступили его. Второй задумчиво потирал щетину на лице и осматривал притянувших обоз двух грузных вороных лошадей, тыкая пальцем в удила и что–то разглядывая в гриве. Другой торговец, худой и невзрачный парень, схватил с крыши обоза пустой мешок и помчался в дом старосты. Через некоторое время выбежал оттуда, о чём-то живо поговорил со своим щетинистым компаньоном, после чего тот направился туда же.
Семён нашёл родителей. Тут же был и брат Иван.
— С охоты? Быстро! — увидев сына, заговорил отец.
— Какие-нибудь новости есть? — поинтересовался Семён.
— Не спрашивал пока. Что-то старого торгаша нет. Он всё любил поболтать о том о сём. Пойду, узнаю, — отец подошёл к невзрачному пареньку.
— А где старый хрыч Макар?
— А батю собаки съели, — погрустневшим голосом ответил паренёк.
— Как это так съели? — не понял отец.
— Пошёл в лес отлить, да не вернулся. Утащили в чащу. Рядом целая стая лежала. Вот они всей сворой и напали. Мы потом их логово нашли — да что толку: от бати один сапог да пара косточек осталось. Лес, правда, где эти твари жили, мы сожгли… — в глазах паренька на миг сверкнула искра чувства исполненной мести. — На прошлой неделе сорок дней было.
— Вот оно что… Печально.
— А у вас тут как дела, Владимир Сергеич? — спросил паренёк.
— У нас как всегда, — улыбнулся отец, попытавшись развеять хмурь. — Живём — хлеб жуём, да щи с грибами хлебаем.
Тут народ расступился, пропуская высокого мускулистого человека в козьей рубахе и с заросшим чёрной бородой лицом. Он был выше на голову почти всех собравшихся. Это к обозникам подошёл кузнец.
— Люминий есть? — спросил кузнец.
— Есть, — ответил стоявший в двери сооружения на повозке чернявый торговец, достал откуда-то мешок и вывалил из него на пол «домика» кучу всяких ложек, тарелок, обломков, блестящих и почерневших кусков и кусочков.
— Фонит, нет? — полюбопытствовал кузнец, недоверчиво осматривая блестящий бесформенный лист. — А то лучанку, чего доброго, подхвачу.
— Не, нормально должно быть. У нас товар проверенный, — чернявый поднял вверх большой палец.
— Ладно. Сколько за всё хочешь?
— Денег у вас нет, давай подковы! Двадцать штук сойдёт.
— Двадцать? Не многовато ли? — кузнец испытательно прищурил глаз. — Давай по весу?
— Э, нет! — воспротивился чернявый. — Ты мне нарочно одну тяжёлую подкову сунешь, а я тебе целый мешок люминия отдавай! Не пойдёт. Давай шестнадцать хороших подков и по рукам.
— По рукам, — согласился кузнец, подумав.
В это время из старостиного дома появился с уже заполненным мешком в руках третий торговец. За ним следовали два здоровяка. Худой паренёк полез на крышу «домика», а щетинистый и здоровяки стали внизу. С крыши был снят хорошо закреплённый лист стекла. Потом ещё несколько. Здоровяки взяли их и понесли в дом. Паренёк слез и пошёл следом.
— Опять староста стекло зажилил, — посетовал Иван.
— А тебе оно почто нужно? — спросила мать, Екатерина Матвеевна. — У тебя вон его по углам сколько стоит. Вся хата заставлена. Как жена-то ещё не ругается?!
— В хозяйстве ничего лишним не бывает, — ответил Иван и отвернулся.
— Так оно и у старосты лишним не будет, — посмеялся Семён.
Деревенский староста Николай Фёдорович Жилин хоть и заправлял всем довольно честно, в отличие от некоторых предыдущих старост, был вполне покладист и осторожен, но всё равно прозвался Жилой якобы за то, что он предпочитает отхватить кусок побольше, пользуясь своим положением. За это Николай Фёдорович немного обиделся на жителей деревни, через что казался им суровым и сердитым, эдаким пнём на пахоте, который нельзя выкорчевать, но и обойти тоже нельзя.
Когда стекло таскать перестали, начался бойкий обмен. Щетинистый открыл два огромных сундука и предлагал направо и налево разную одежду, мотки ниток, необычные белые мешки и кроличьи шапки. Несмотря на то, что народу собралось к тому времени много, шапки расходиться как-то не хотели. Для пущей наглядности продавец напялил одну на себя и стал походить на пропившего всё старого охотника, у которого осталась одна шапка, да и та из несерьёзного домашнего зверя. Народ смеялся. Через час пара кроличьих шапок всё же была обменяна на две шапки из лисьего меха.
Поняв, что шапки никому неинтересны, торговец вытащил большой короб с сахаром и другой, поменьше, со всякими чудными продуктами. Продукты, а особенно сахар, внимание людей привлекали лучше. В деревне сахар не делали, довольствовались в основном мёдом. А где-то на юге в каком-то мусульманском посёлке производство сахара из свёклы было налажено с промышленным размахом. За счёт этого, видимо, тот посёлок и жил, торгуя и обмениваясь сахаром с соседями. Кое-что доходило и до самой северной деревни. Щетинистый улыбался, менял куски сахара на шерстяные рукавицы, бочонки с засоленными ещё с прошлого года грибами и на прочие нехитрые предметы и продовольствие, что привлекало его самого или что можно было неплохо продать потом, в других местах.
Семёна больше интересовало то, чем располагал чернявый. У него были грозные арбалеты и луки, покрытые красно-бурым лаком, карманные камнеметалки, остро заточенные охотничьи топорики и ножи из притягивающей взгляд стали. Деревенские мужики, всё больше из охотников и лесорубов, с любопытством разглядывали промыслово-оружейные инструменты, оценивали на удобность и цельность, деловито взвешивали орудия в руках.
— Хорош, хорош арбалет, — говорил какой-нибудь из мужиков и зажмуривал глаз.
Семён решил, что неплохо было бы обновить и свой охотничий арсенал мощным арбалетом или на худой конец луком. Но торговец заламывал непомерную цену — хотел не меньше трёх медвежьих шкур или десяток мешков картошки. Медведей в окрестностях деревни почти не встречалось, а картошка ещё зрела на огородах. Семён мог предложить пару заячьих шкурок, предварительно захваченных из дома, но чернявого это не устраивало. Пришлось довольствоваться пока лишь осмотром орудий. Шли они не особо. Только пасечник Крикалёв сумел выменять один из арбалетов на бочку мёда. Но Семён знал — как интерес спадёт, так торговцы снизят планку, и можно будет попробовать договориться на меньшую цену. Пока же вокруг торговли шевелился народ, и никто ничего уступать не собирался.
Семён заметил, что худощавый глава обоза вновь был здесь и теперь сидел вместе с отцом и ещё парой мужиков на куче брёвен, наваленных возле ближайшего забора.
— …По деревням мор пошёл какой-то, — услышал Семён от худяка, подойдя ближе. — Люди воду пьют, и от неё коченеют, а потом и копыта отбрасывают… Мрут как мухи, одним словом.
— Дураки они! — отозвался один из мужиков. — Надо кипятить! Кипятить воду надо. Я вот кипячу и других заставляю. Из бочки зачерпну, горшок наполню и на огонь, чтоб прогрелась, поставлю! Остужаю и пью. Вот и не болею!
— Ну и чё, — возразил парень. — Раньше пили — и нормально. А теперь напасть какая-то. И главное, что как бы и ничего с ними не происходит. Просто парализует.
— Да ты Чистоплюя не слушай! — встрял высокий сухожилистый мужик с чёрной бородой-лопатой, известный выпивоха по прозвищу Лапоть. — Он тебе ещё насоветует руки перед едой мыть! С мылом!
— И насоветую! — ответил гордо Чистоплюй.
— А что, с мылом и лучше ведь, — согласился торговец. — Вот у нас один торгун с седьмого ряда вообще никогда их не мыл — ну, не привык он, и всё тут. А задумал недавно калачами торговать. И хлебом. Так к нему как-то один мужик пришёл, а тот ему чёрными руками булку подаёт. Мужик ему и пробил между глаз. В общем, разорился он скоро. Потом повесился с досады. Зимой это было.
— А хорошие-то новости есть? — спросил отец. — А то всё, смотрю, плохо там у вас.
— Нет, нету хороших, — отрезал паренёк. — Откуда ж им взяться?
— Ну, может, женился кто, родился?
— Да, родился, — вспомнил торговец. — У одной молодухи, что в Залесье живёт, урод родился. Две головы, три руки. А на каждой руке по три пальца только. Глаза чёрные, как у крысёныша. И хвост ещё в придачу. Она как увидела, так в обморок и упала. А этого потом в речку кинули.
— Как-то опять всё к одному, плохо, — заметил отец.
— Тут ещё женился один, — продолжил торговец. — Из татаровских. На тётке своей женился. Говорит, никого я так не люблю, как тётку свою. Ай да женюсь! И женился, он ведь дурак был. А она тоже хороша — от мужа ушла, детей у них не было. Сказала, что хоть и племянник, но зато детей сделает.
— И что же, сделал? — заинтересованно спросил любитель кипячёной воды.
— Да не, — паренёк мотнул головой. — Бывший ейный муж ревнивый оказался. Пришёл к ним после свадьбы да обоих и замочил. Топором зарубил. Раскромсал, как дрова. Потом в печку сложил и сжёг. А сам исчез, в бега подался, видать.
— Ну… Что-то уж совсем, — расстроился отец. — Макар, царство ему небесное, обычно и хорошие новости привозил. Куда мир катится?!
— Никуда мир не катится. Мир давно уже прикатился. А про хорошее люди как-то мало говорят. Вдруг кто узнает, что хорошо у них? Так это все, кому не лень, понаедут. Вот у вас в деревне, я смотрю, нормально живётся. Но вы далеко сильно, в глуши, к вам особо не понаедешь, — торговец замолчал и стал разглядывать заусеницу на пальце.
— С нами ж один пассажир приехал, — вдруг вспомнил он, — бородатый такой, седющий. Имя его забыл, смешное такое имя. Вот он вам и хорошего, и плохого понарасскажет, сколько хошь. Я уверен. Всю дорогу нам байки травил. Скучать хоть не пришлось. Про подземелье какое-то всё трепался, про отморозков, про клады, про лес. Сейчас у старосты, что ли, сидит. Говорит, раньше жил тут, а лет десять уже не был.
— Интересно, кто это могёт быть? — удивился отец.
— Может, Сашка Мозглявый? — предположил Лапоть.
— Да ну, Сашка, — махнул рукой Чистоплюй. — Он со старостой не якшается. Забыл, что ли, как они друг друга лупили? Из-за телёнка-то. Староста говорит, что ему телёнок должен принадлежать, раз корова евойная родила и в стайке тоже евойной. А Сашка говорит, что ему, раз бык его с коровой гулял. Жила ещё грозился у Сашки водопровод перекрыть.
А в другой раз из-за дров спорили. Тесть мой ещё жив был. Пообещал им обоим дрова: старосте за то, что тот ему зерна три мешка дал, а Сашке за оленя. Нарубил да посреди улицы вывалил, между домами ихними. Сашка первый увидел и всё к себе стаскал — старосте пару щепок оставил. Староста как узнал, три дня злой ходил. Потом они с Сашкой передрались окончательно. Я им говорю, чего делите? Вокруг полон лес этого добра, а они из-за кучки дров спорят. И из-за брёвен вот этих, на которых мы сейчас сидим, тоже, поди, спорили.
— Да не, это другие, — не согласился отец, — недавнишние. А те уж сгнили давно.
Пока мужики выясняли между собой, кто это мог приехать, паренёк-торговец незаметно пододвинулся к Семёну.
— Слышь. Ты ведь из охотников, верно? — спросил паренёк, оглядывая одеяние Семёна.
— Верно, — ответил Семён. На рубахе у него, чуть ниже воротника, был вышит узорчатый рисунок в виде летящих стрел, преследовавших оленя с ветвистыми рогами.
Мать вечерами, особенно зимой, любила рукодельничать, поэтому почти вся одежда в доме, все одеяла и полотенца несли на себе какой-нибудь рисунок или узор. На одеялах, полотенцах, скатертях рисунок вышивался сложный и интересный. На одежде узор, наоборот, был обычно неброский и не сильно замысловатый, но точно подчёркивающий, кто хозяин и чем он занимается.
— Меня Тихоном звать, — торговец протянул Семёну руку.
— Семён, — пожал руку Семён.
— Я видел, ты оружие смотрел, — сказал Тихон. — Наверное, арбалет или камнеметалку хочешь?
— Было бы неплохо, — сухо ответил Семён, недоумевая, что задумал торговец.
— Пошли, посмотрим, — предложил Тихон.
Семён согласился, они подошли к обозу.
— Как дела? Неважно? — поинтересовался Тихон у чернявого.
— Как видишь, — буркнул в ответ чернявый. — Всего один арбалет и пару ножей сумел сторговать. Смотрят — а не берут.
— Так правильно, — вмешался Семён, — тут у каждого первого по два, по три, а то и больше своего есть.
— Ничего, вот по осени приедем — хорошо пойдёт всё, — ответил чернявый. — Осенью всегда всё берут. И арбалеты, и камнеметалки, и ножи самые разные, и луки, и даже копья, но это если железные, крепкие.
— Ты это, продуктов больше доставай, пока народ ещё интересуется, — посоветовал Тихон, после чего предложил Семёну любое оружие на его выбор.
Семён с подозрением осмотрел всё. Остановился он на небольшом, покрытом красным лаком арбалете. Тот сам просился в руки. С таким можно и уток пострелять, и зайцев, и добычу покрупнее. Пожалуй, даже на кабана с оленем такого хватит.
— Выбрал? Отлично! — Тихон отвёл Семёна в сторону. — Будет твой, если с одним делом поможешь. Услуга за услугу, проще говоря.
— Каким таким делом? — насторожился Семён.
— Ты, наверно, все окрестные леса знаешь?
— Допустим, — ответил Семён.
— Конечно, знаешь! — усмехнулся торговец. — Ты ж местный, да ещё и охотник — значит, должен знать.
— Чего хочешь-то? — решил спросить прямо Семён.
— Слышал я, что где-то возле вашей деревни есть какой-то плохой лес. Там будто и не растёт ничего — одни деревья голые стоят.
— Да, есть, — ответил Семён. — Нехорошее место. Запретный лес называется.
— Ага! — воскликнул Тихон, — вот туда-то мне и надо попасть.
Семён многозначительно посмотрел на Тихона.
— Видел кузнеца? Мужики поздоровей него туда не ходят — боятся, а ты собрался.
— Хочешь сказать, что тебе не по зубам?
— Войти в Запретный лес не так просто, как кажется, а уж назад вернуться ещё тяжелее, — попробовал оправдаться Семён.
— Мне нужно, чтобы ты просто меня туда отвёл, — решительно заявил паренёк. — Послезавтра с утра мы назад собираемся ехать. Поэтому желательно мне завтра там побывать. Оставаться не собираюсь — проверить кое-что хочу. Сколько туда идти?
— Если с рассветом выйти и идти быстро, то где-то после полудня на месте будем, — прикинул Семён.
— Вот и хорошо. Так ты согласен?
Семён потоптался на траве, посмотрел на торговца, на обоз, ещё раз взглянул на арбалет. Хорошая вещь, а достанется почти даром.
— Согласен, — решил Семён.
— Тогда я завтра у ворот тебя ждать буду. А арбалет можешь забрать, — Тихон протянул орудие Семёну. Семён взял его осторожно, не веря ещё, что теперь он — хозяин этой замечательной вещи.
— А почему ты думаешь, что я тебя не обману? — спросил новый обладатель арбалета. — Возьму сейчас, приду домой, а потом куда-нибудь на север махну — недели на две. Только ты меня и видел.
— А у тебя лицо честное, — ответил Тихон.
— У нас в деревне вроде обманщиков не шибко много, — смутился Семён.
— Вот я и говорю. Староста ваш, к примеру, на морду вылитый мошенник. Того и гляди, вокруг пальца обведёт. Видел, сколько стекла мы ему привезли? А он? Он нам взамен мешок гороха и шкуру коровью.
Тихон не сказал, что сами торговцы задолжали старосте за новые сани, коими пользовались уже не одну зиму.
— Ладно тогда. Завтра пойдём, — сказал Семён. — Только ты еды возьми и воды, путь долгий, и чёрт его знает, что там, за оврагом, в лесе этом.
— Всё будет! — обрадовался Тихон и хлопнул Семёна по плечу. — Ну, давай. До завтра. Встретимся у ворот.
С этими словами он удалился в «домик», откуда вскоре были извлечены новые мешки с вещами, а щетинистый и чернявый принялись живо предлагать их всем желающим.
Семён погладил арбалет рукой и улыбнулся. Приятное ощущение нового оружия, ещё не знавшего охотничьих будней. Ложе, плечи, рычаг, спусковой механизм, стремечко — всё ещё не обтёртое, чистое, никаких заусенцев, сколов, царапин или пятен. Тетива из конского волоса упругая, но перед охотой надо будет подтянуть. Ну, пару лет он с ним всяко-разно походит — главное, следить. Ещё бы прицел птичный поставить, как у Славки, Жилиного сына, совсем хорошо стало бы. Вроде простая трубка со стекляшками, а видать далёко. Удобно через него птиц на деревьях или в небе разглядывать — потому-то он и птичный.
На радостях Семёну захотелось похвастаться обновой перед ребятами. Он посмотрел по сторонам и неподалёку заприметил белобрысого Никиту. Тот вместе с Димкой Совой — невысоким большеглазым пареньком, чуть помладше Семёна, изучал рыболовные снасти, выставленные на продажу торговцами.
— Смотрите, что у меня есть, — поздоровавшись, показал им арбалет Семён.
— Дай стрельнуть! — сразу протянул руки Сова.
— Ну да! — Семён на всякий случай сжал арбалет покрепче. — Ты даже из рогатки стрелять не умеешь. Куда тебе такие вещи в руки брать, — это было правдой. Сова большую часть времени проводил в деревне и уходил за её пределы только в поле или на сенокос, либо когда кто-нибудь звал по грибы, а от охотничьего оружия был далёк. — Да и чем ты стрелять собрался?
— Да я так… Посмотреть просто хотел…
— У братьев твоих есть арбалеты, вот у них и смотри.
— На что выменял? — спросил Никита.
— На честное слово.
— Как это?
Семён замешкался. Говорить напрямую про завтрашний поход в Запретный лес было нежелательно, так как выйти эта затея для него могла по-всякому. Да и сглазишь, чего доброго, если заранее всё расскажешь.
— Пообещал торгаша завтра на охоту сводить, — соврал Семён.
— Интересная сделка. Что это за охота такая должна быть, чтобы за неё арбалет давали? Мешок ворон, что ли, настрелять хочешь?
— Это охота… — Семён поразмыслил. Он сказал неправду, но не хотелось, чтобы Никита подумал нехорошо. Друг всё-таки. — На Вытня!
Никита и Сова сразу замолкли. Семён понял, что ляпнул не то. Внутри снова похолодело, как было в лесу, когда вспомнилась жуткая встреча из детства. Откуда-то подул ветер, сразу унёсший всё летнее тепло. Солнце светило, но не грело.
Первым вернулся к разговору Никита.
— Ты врёшь, — он, конечно, не поверил. Да и сам Семён бы не поверил, если б кто-нибудь ему пообещал убить или поймать Вытня. Никто и никогда не видел мёртвого Вытня. И не мог видеть, так как его невозможно было убить, а умирал Вытень, если и умирал, только на той стороне оврага.
— Не вру, — сказал Семён и оглянулся, не слышит ли его Тихон.
— И что же, прям так и завалишь Вытня?
— Завалю. Вот увидишь. Не завтра, так потом.
— Как же ты его завалишь?
— Как-нибудь. Найду способ. Да вот хоть в сети заманю! — Семён схватил край рыбацкой сети, лежавшей на ящиках среди прочего.
— В сети? Ну да, так он и пойдёт. Рыба-то не всегда идёт, а Вытень у него пойдёт.
— Приманю чем-нибудь — пойдёт. Эй, Сова, пойдёшь со мной на Вытня?
— Я? — испугался Сова. — Нет, нет, у меня дела завтра! И послезавтра тоже дела…
— Похоже, охота отменяется, — улыбнулся Никита.
— Ну, Сова же не всё время занят, освободится рано или поздно, — заметил Семён.
— А торговцы уедут, и некому добычу сбагрить будет.
— Да, жалко... — Семён вдруг разгорячился. — В общем, Сова, утром со мной идёшь!
— Так это правда? — Сова вжал голову в плечи, отчего и впрямь стал похож на сову.
— Ещё бы. Может, даже из арбалета тебе стрельнуть дам.
— Да не верь ему, Сова. Сёмка врёт, — успокоил товарища Никита. — У него это на лице написано. Уж я его знаю, — Никита ухмыльнулся. И ухмылка его была горьковатая. Семёну стало не по себе.
— А если и вправду принесу Вытня, тогда поверишь? — посмотрел сощуренными глазами Семён, нервно поглаживая арбалет рукой.
— В то, что торгашу нужен Вытень? Нет, конечно.
— Почему же тогда, по-твоему, этот арбалет у меня?
— Выменял на что-то. Сто пудов! Но на что — скрываешь.
— Ты его просто выпросил, чтобы перед нами похвастаться! — предположил Сова. — А на самом деле он не твой!
— И поэтому я его сейчас унесу домой, — заметил Семён.
— А потом принесёшь обратно, — добавил Никита. — Сова верно говорит.
— Да ну вас, — Семёну стало стыдно за своё хвастовство и враньё. Он поспешил скрыться с глаз долой в толчее.
— Эх, если б торгаши просто за охоту или рыбалку такие вещи давали… — вздохнул Никита, безуспешно пытавшийся обменять на что-нибудь у торговцев остатки своего улова. Он часто ходил на лодке вниз по речке, иной раз за самую Гнилую Яму, на озёра, где водилось много рыбы. Но к прибытию обоза готов не был, хоть торговцы обычно и приезжали всегда где-нибудь в начале лета, желая обернуться до большой ярмарки в честь праздника Солнца.
В последний год Никите жилось нелегко. Родителей давно не было, а молодая его жена возилась с грудным сыном, да постоянно требовало внимания большое хозяйство: корова с тёлочкой и многочисленная птица: утки, гуси, куры. Ещё как назло изба начала проседать на один бок, к берегу, пришлось много возиться с ней. Времени на любимую рыбную ловлю оставалось мало.
Семён тем временем обратил внимание, что брёвна у жилинского забора опустели. Отец и мужики куда-то подевались, в толпе вокруг обоза их видно не было. Мать разговаривала с Иваном. Семён подошёл к ним.
— Обновочка? — заметил Иван в руках младшего брата арбалет.
— Да, скоро в охоте опробую, — гордо показал оружие Семён.
— Вот ты у нас охотник, — сказала мать. — Ты бы лучше так на девчонок охотился, как на птичек да на зверушек. А то пропадаешь целыми днями в лесу своём. Когда уже у нас с отцом внуки будут? На Верочку так надеялись…
Семён хотел ответить, что всё не совсем так, но Иван опередил его.
— Скоро будут, не беспокойся, — сказал Иван.
— Твоя уже третьего носит — никак выносить не может! Говорила же, надо на Таньке Голубихиной жениться. У ней, вон, уже двойня!
— Да ладно тебе, мама, — Иван сморщил нос. — Всё хорошо у нас будет. Я Нину к Мелентьевой водил, она говорит, на этот раз точно хорошо.
— Мелентьева… Мелентьева тебе ещё порчу наведёт — будешь знать. Нашёл, к кому ходить.
— А на что это ты его выменял? — перевёл Иван разговор снова на арбалет. — Ты ж вроде с этими зайцами и пришёл, — брат кивнул на перекинутые через плечо Семёна шкурки.
— Торговцу завтра лес показать пообещал, — ответил Семён, памятуя о версии, высказанной Никите и Сове.
— Если так, то он или дурак богатый, или арбалет твой дрянь полная.
— Почему же? Совсем не дрянь, — Семён повертел арбалет, удостоверяясь, что с тем всё хорошо.
— Дай-ка, дерево гляну, — попросил Иван. Семён нехотя передал ему арбалет. — Так-так, ага! Ну конечно! Сосна. Весь из сосны! Даже дуги из сосны. Только по мышам в подполье и стрелять. Выкинь-ка ты его от греха подальше!
— Какая это сосна? — возмутился Семён. — Это берёза, сосна тут только на рукояти.
— Ты в породах не разбираешься нифига, — махнул рукой Иван.
— Зато ты у нас самый разборчивый.
— Ну, я же плотник. Мне положено.
— Вертай назад, — Семён попытался отнять арбалет у брата.
— Я его лучше домой заберу — топорище из него сделаю. Или толкушку, — Иван резким движением убрал оружие в сторону.
— Верни! А то щас руку тебе сломаю! — разозлился Семён.
— Ну хватит вам, — вмешалась мать, взяв обоих сыновей за локти. — Как дети прямо, всё игрушки свои делите. Вырасти давно пора, — она погладила сыновьям руки, и оба сразу успокоились. — Какие вы у меня похожие.
И чего это мы похожие? — подивился Семён, разные мы. Он поглядел на брата и понял, что тот подумал то же самое. Но ведь действительно — разные, решил Семён. Сходство есть, конечно, братья всё ж таки: глаза у обоих карие, нос прямой, ну, чуток вздёрнутый и у того, и у другого, щёки одинаковые. Волосы, правда, у Ивана темнее малость, но тоже светлые. В плечах оба широки, так и неудивительно — в деревне почти все мужики такие. Даже Сова, пусть иной раз как девка себя ведёт. Да, Иван повыше, но немного совсем — на вершок. Зато голова у него поуже, так это, наверное, потому что мозгов там, в ней, поменьше. Вот тебе и старший брат!
Неизвестно, о чём в эти мгновения размышлял Иван, но вдруг засмеялся и арбалет отдал законному владельцу.
— Смотри, не лопни, — сердито бросил ему Семён, отряхивая зачем-то драгоценное оружие, хотя оно и без того было чистым, а затем поскорее отошёл в сторонку.
Семён покрутился ещё немного возле обоза, выяснил, куда делся отец, потом засобирался уходить. Мать вручила ему плетёный короб, заполненный тёмными кусками сахара и всяческой снедью. Сверху лежал моток синих льняных ниток. Неплохо, значит, скоро одежду в доме украсят новые узоры.
По пути домой Семён увидел в траве у дороги что-то блестящее. Это оказалась обронённая кузнецом обломанная люминевая вилка. Семён подобрал и машинально сунул её в кожаный кошель на поясе, приспособленный для разных мелочей. В хозяйстве ничего лишним не будет.